Из истории вратарского искусства: банковский клерк во фланели

Мы уже публиковали фрагменты книги Джоната Уилсона, объясняя, почему вратарь в сознании многих – аутсайдер, и даже срывая исторические стереотипы – например, о том, что Яшин якобы играл в черном свитере.

Сегодня предлагаем ещё один фрагмент его книги в нашей рубрике «Чтиво на выходные».

В других культурах голкипер, быть может, и воспринимался людьми, как герой-одиночка, особенно благодаря распространению футбола в годы между двумя мировыми войнами, но в Британии он всегда имел репутацию отстранённого чужака, часто даже физически неловкого и социально неадаптированного. Классическая детская книжка Билла Нотона The Goalkeeper’s Revenge в первом же абзаце представляет нам этот стереотип. «Сим Далт [тот самый голкипер из названия] имел две длинные, болтающиеся руки, две тонкие, веретенообразные ноги, костистое лицо с блестящими карими глазами и, как все считали с тех пор, как ему исполнилось 12 лет, был немного не в себе».

Он творил чудеса в воротах школьной команды, но когда инспектор обнаружил, что его «схоластические способности» были весьма «низкого порядка», его отправили в местную «спецшколу». Его учитель хотел, чтобы он продолжал играть, но его партнёры по команде были против того, чтобы играть вместе «с помешанным школьником». Капитан полагал, что заменить его будет нетрудно. «Да их [вратарей] можно взять по десять пенсов за штуку, - ворчал Боб. - Особенно таких туповатых». Боб стал профессионалом и играл за местную команду, тогда как Сим стал звездой аттракциона «Забей вратарю» в игровом зале. Там-то и свершилась его месть, он отбил первые три удара с пенальти от Боба, получив тем самым огромный выигрыш на ставке, которого хватило на то, чтобы выкупить клуб и разорвать контракт с Бобом. Быть может, в конце книги он и праздновал триумф, но подтекст произведения был ясен: голкиперы – ребята странные, хитрые и совсем не похожи на других. А хитрость и ум, согласно наблюдениям, сделанным венгерским юмористом Джорджем Микешем в книге How to Be English, всегда были качествами, больше всего вызывающими подозрение, особенно в мире британского футбола.

Сим Далт – лишь один персонаж в длинном списке неудачников среди вратарей, которым не повезло оказаться людьми не на своём месте. К примеру, в Soccer Special, написанной Майклом Хардкаслом, пожалуй, самым плодовитым автором художественных произведений о спорте для детей, которого только знала Британия, главный герой, Майлс, не может играть в футбол после перенесённых им в детстве болезней. Вместо этого он наблюдает за матчами местных молодёжных команд и пишет репортажи о них в свой журнал, пока однажды его не умасливают встать в ворота после несчастного случая, случившегося с основным голкипером команды. Типично для таких историй он блестяще справляется с работой. Тут пересекается сразу несколько стереотипов: голкипер – странный, болезненный чужак со стороны; голкипер – интеллектуал, который предпочитает писать об игре, а не играть в нее; и на позиции голкипера может сыграть первый встречный, словно бы для того, чтобы стать вратарём, нужно иметь какой-то особый природный дар (или быть проклятым), а не нарабатывать вратарские навыки на тренировках.

В Jossy’s Giants, сериале BBC для детей, сценарий для которого написал в 1986-м покойный комментатор соревнований по дартсу Сид Уодделл, и который вышел на экраны в 1987-м, голкипер, Харви МакГуинн – тощий, нелепый и постоянно задумчивый персонаж. В первом эпизоде Джосси, который со временем становится тренером команды «Глиптон Грассхопперс», отправляет Трэйси Гоунт, девчонку, которая ошивается около его клуба, отвлекать вратаря соперника. Вывод очевиден: голкипер настолько не привык к вниманию со стороны девушек, что не посмеет упустить возможности поговорить с одной из них, даже если это будет происходить по ходу матча.

Рекламщики, что неудивительно, подхватили этот стереотип. Образ вратаря, «ныряющего как Weetabix» [Weetabix – британский бренд хлопьев для завтрака, который в 1980-х активно рекламировали на ТВ анимированные персонажи – прим.пер.], то есть незадачливого «ботаника» с нелепой ухмылкой пролетающего высоко над мячом, просуществовал куда дольше, чем породившая его реклама начала 1980-х; каким-то образом она перекликалась со всеобщим восприятием голкиперов, даже несмотря на тот факт, что английская вратарская школа в тот момент переживала золотую эпоху.

Объяснение всеобщего недоверия британцев голкиперам на самом деле отыскать не так уж и трудно. Если, как утверждал Набоков, умение произвести эффект своей игрой, которое столь необходимо голкиперу для самоутверждения, чуждо британскому менталитету, тогда встаёт вопрос – а какая вообще награда ждёт вратаря? Форварды, по крайней мере, могут измерять свою ценность послужным списком голов. В своей книге 1944 года Soccer, The Ace of Games Алек Уитчер предположил, что истоки этой проблемы – в школе.

«Правильно или нет, но то, что происходило в первые дни знакомства мальчика с футболом, творилось без какого-либо надзора со стороны преподавателей, которые обычно были заняты более взрослыми игроками, а мальчик был предоставлен самому себе. В итоге выходило так, что слабейшие и самые нервные мальчишки безальтернативно оказывались приставленными к воротам, нравилось им это или нет. Менее агрессивные оказывались защитниками, а после горячего спора оставшиеся делились на форвардов и полузащитников. Я полагаю, что не ошибусь, сказав, что более крепкие физически парни всегда выдвигались в нападение, так что более слабые оказывались привязанными к первой позиции, которую им выделили и сменить её могли только на свой страх и риск… Так почему мальчишки отдают предпочтение игре впереди? Причин может быть несколько, к примеру, они могут хотеть активно участвовать в игре, поскольку находясь высоко по полю занимаются и обороной и атакой, или, что более вероятно, им нравится ощущение собственного превосходства, которое дают им забитые голы… Возвращаясь к нашему бедному голкиперу, вы скажете, что если мои аргументы верны, то мы никогда не дождёмся ни одного хорошего вратаря. Следовательно, это требует разъяснения… Но я уверен, что прав, когда говорю, что кандидатов на место в воротах всегда мало, что совсем неудивительно с учётом того, что в холодный день, не находясь под давлением соперника, парень в «раме» почти что гибнет, несмотря на все свои попытки согреться; его воодушевление от игры и участие в ней проявляются лишь всплесками, периодами».

Тем не менее, были и исключения, великие вратари появлялись в британской футбольной системе и в период между двумя войнами. Пожалуй, самым величайшим из них был Джон Томсон из «Селтика», хотя трагический конец его жизни привёл к тому, что о нём стали судить по потенциалу, который у него был в не меньшей степени, чем по достижениям. Шотландские вратари впоследствии станут таким же избитым комедийным штампом, как тёщи и скверные сэндвичи, продававшиеся в поездах Британских железных дорог, но в межвоенные годы различий между английской и шотландской вратарскими школами было минимум. Как писал Хью Тейлор о Томсоне в книге The Masters of Scottish Football, в Шотландии того времени «было мало места драме и неестественной театральности». У экстравагантного вратаря, писал он, было не больше шансов на успех, чем у «банковского клерка, который ходил на работу в спортивной куртке и фланелевых штанах». Томсон, однако, был другим. «Быть может, всё дело было в присущей ему любезности, - писал Тейлор. - Быть может, в пылкости и рвении молодой крови. Более вероятно же причиной было то, что несмотря на всю его ловкость, невероятные прыжки и новые идеи, которые он приносил в игру, все окружающие понимали, что нигде в мире не сыскать более надёжного вратаря, чем он».

Карьера Томсона получилась трагически короткой, его смерть в двадцатидвухлетнем возрасте спровоцировала один из первых масштабных всплесков народного горя и сожаления об утрате спортсмена. И хотя он сыграл за сборную всего четыре матча, его признавали одним из лучших вратарей, которого только давала миру Шотландия. «Он не был просто голкипером, - говорил центрфорвард «Селтика» Джимми МакГрори, - он был прирождённым атлетом. Он не был крупным, но имел потрясающе развитое стройное тело, которым управлял с грацией олимпийского гимнаста. У него были некрупные руки, но они были очень цепкими, я никогда не видел других рук, которые бы так надёжно ловили мяч».

Ведущий скаут «Селтика», Стив Каллахан, был покорён игрой Томсона, когда приехал в графство Файф посмотреть на другого вратаря. Он был озадачен, однако, тем фактом, что никогда прежде не слышал имени Томсона раньше. Когда он познакомился с голкипером, стало ясно почему: матери Томсона приснился сон, в котором она увидела своего сына жестоко искалеченным во время игры, и твёрдо решила, что не разрешит ему стать профессиональным вратарём. Каллаган, однако, понял, что если он позволит Томсону уйти с поля сейчас, ему уже никогда не удастся завербовать его в команду, так что он убеждал его тут и там, не отходя от вратаря ни на шаг, и в конце концов, игрок подписал контракт под фонарным столбом на улице.

В своей первой игре, на выезде против «Данди» в 1927 году, Томсон совершил грубую ошибку, выронив мяч из рук после навеса Вилли Кука, но «Селтик» одержал победу (2:1) и инцидент был забыт всеми, кроме самого голкипера, который с тех пор решил ловить даже самый простой мяч с максимальной концентрацией и аккуратностью. «У него, - говорил Тейлор, - были руки хирурга: изящные, но очень сильные».

Есть бесчисленное количество историй о совершённых им сейвах, и судя по всему, он был мастером резкой смены движения в воздухе – подобные трюки ему удавались в противостоянии с «Пири» Каннингемом из «Килмарнока» и в международном матче против сборной Англии на «Хэмпдене» в 1931-м, когда он сумел отразить срикошетивший мяч после удара Гордона Ходжсона. Играя за команду шотландской лиги в матче против сборной лиги Англии в Бирмингеме в ноябре 1928-го, он сделал сейв и всё ещё лежал на земле, когда инсайд из «Лестера» Эрни Хайн «набегая, пробил изо всех сил», как пишет Джон Рафферти в книге The Great Ones. «Томсон всё ещё стоял на коленях, когда мяч полетел прямо в ворота, он должен был проскользнуть под перекладину и вонзиться в сетку ворот. И тут Джон Томсон в великолепном прыжке гимнаста взмыл в воздух и в мгновение ока его тело изогнулось, руки вытянулись, пальцы достали мяч, и его траектория изменилась так, что он теперь ушёл намного выше перекладины».

На следующий год, в аналогичном матче сборных лиг, он впечатлил публику не меньше. «Ворота в тот день, - писал Рафферти, - стали для него концертной площадкой, на которой он скромно принимал почести и восторги, полагающиеся подлинному виртуозу. Кульминацией выступления стал эффектный эпизод, не имевший значения для игры, но в очередной раз продемонстрировавший его безмерный талант. Центрфорвард англичан прорвался к воротам после паса из глубины, но судья дал свисток, сигнализируя об офсайде. Нападающий был в гневе и ярости, и в тот момент, когда Джон Томсон вышел из ворот, чтобы забрать мяч и исполнить штрафной, форвард замахнулся и пробил. Мяч полетел прямо в сторону голкипера и пролетел бы у него над головой, но кипер, не меняя темпа своей расслабленной походки отдыхающего, поднял руку, схватил мяч и продолжил так же спокойно двигаться к месту исполнения штрафного. Беззаботность, с которой он отреагировал на эпизод, не скрыла от публики великолепие его реакции и крепость хватки, а последующие за этим аплодисменты и возгласы болельщиков, должно быть, получились самыми громкими из всех, которыми когда-либо удостаивали такой рядовой момент, ведь это даже не был сейв».

Роковая и последняя для голкипера игра состоялась 5 сентября 1931 года. Игра была против «Рейнджерс» и только подчёркивала всю странность того факта, что он был единственным протестантом в «Селтике», где почти все игроки и болельщики поголовно католики. В ходе предыдущего противостояния Old Firm [так называют дерби «Селтика» и «Рейнджерс» - прим.пер.] он пожаловался своему партнёру Джимми МакГрори на соперника, который постоянно обзывал его «ублюдком-папистом». МакГрори попросил его не волноваться; его так называли каждую неделю. «Это нормально в твоём случае, - как утверждалось, отвечал Томсон, - ведь ты он и есть».

Первый тайм вышел скучным. Отчёты о матче говорили о царившей на поле атмосфере уныния; зрители томились в ожидании события, которое хоть как-нибудь разбавило бы скуку, но когда его время пришло, сценарий матча принял неожиданно трагический оборот. Через пять минут после окончания перерыва Джимми Флеминг вывел форварда «Рейнджерс» Сэма Инглиша прямо на ворота, тому оставалось только переиграть вратаря. Томсон, впрочем, был знаменит своей храбростью, и в феврале предыдущего года пострадал от неё, сломав себе челюсть и несколько рёбер в столкновении с Эйрдри. Вот и в этот раз он бросился прямо в ногу Инглишу, и его голова нашла колено форварда. Инглиш отскочил в сторону, а Томсон остался лежать на газоне без сознания.

Покуда фанаты «Селтика» восторженно улюлюкали, радуясь сейву, а болельщики «Рейнджерс» глумились над лежавшим ничком голкипером, Инглиш осознал, насколько серьёзной была ситуация и казалось, что на это обратил внимание только он. Он тут же замахал руками, зовя на помощь, пока Дэйви Мейкледжон, капитан «Рейнджерс» пытался утихомирить болельщиков. Когда вся серьёзность состояния Томсона стала очевидна всем, стадион внезапно умолк. Маргарет Финлей, невеста Томсона, с которой он собирался открывать компанию по продаже обмундирования и одежды для джентльменов, зарыдала, увидев, как бездыханное обмякшее тело её жениха уносят с поля. В отчёте о матче, опубликованном в The Scotsman, утверждалось, что Томсон приподнялся на носилках и оглянулся на собственные ворота, но это кажется неправдоподобным. Он умер в 21.25 тем же вечером от вдавленного перелома черепа.

Болельщики обеих команд, разделённые клубными симпатиями, в своём горе были едины. В Бриджтоне движение было перекрыто пешеходами, шедшими к цветочному мемориалу, открытому в окне клуба болельщиков «Рейнджерс». Так много людей пыталось прийти на поминальную службу в приходской Церкви святой Троицы, где правый крайний «Селтика» Питер Уилсон должен был читать проповедь, что полиции пришлось запереть Уилсона на замок и вмешаться, дабы предотвратить давку. Десятки тысяч людей собрались на станции Квин Стрит, чтобы проводить гроб, отправлявшийся в родную деревню Томсона Карденден, в графстве Файф. Сотни безработных следовали за ним 35 миль, останавливаясь для сна на крэгах и холмах неподалеку от Оштердерран. Шахты в Файфе были закрыты на день, а улицы запрудил народ, ожидавший увидеть, как шестеро игроков «Селтика» понесут гроб с телом на кладбище Боухилл.

******

Непохожесть на других словно бы преследует голкипера. Даже если он не заканчивает дни в бедности, если ему удаётся вернуться живым с войны и избежать трагедии на поле, все равно в нём всегда будет нечто такое, что не даст покоя другим, что будет побуждать их навязывать ему своё мировоззрение, трансформировать его в трагического героя. «У него на спине номер один», - писал уругвайский поэт и политический мыслитель Эдуардо Галеано. «Первый, которому заплатят? Нет, первый, который платит сам. Виноват всегда вратарь. А если нет, его все равно обвиняют. Когда какой-нибудь игрок совершает фол, наказывают вратаря: его оставляют одного там, в безразмерной пустоте ворот, бросают одного лицом к лицу с палачом». В Британии общим трендом было заострять внимание на безалаберности и нелепости вратаря; во всех остальных странах особенно подчёркивали его доблесть и отвагу.

Ференц Платко, родившийся в 1898 году, к примеру, был одним из первых великих голкиперов континентальной Европы. Он играл за несколько клубов из Будапешта и Вены и работал играющим тренером в клубе «КАФК» из сербского города Кула. Прорыв в его карьере случился, когда «МТК» из Будапешта, за который он выступал, провёл два товарищеских матча с «Барселоной». Оба завершились нулевыми ничьими, и «Барселона» была весьма впечатлена вратарём, решив подписать его. Он помог клубу выиграть первый чемпионский титул лиги и три Кубка.

Его игра в финальном матче Кубка Короля 1928 года против «Реала Сосьедад» вдохновила Рафаэля Альберти на то, чтобы сделать его главным героем своего странного стихотворения. И хотя о политических взглядах Платтко ничего известно не было, симпатии Альберти вполне очевидным образом проглядываются в упоминаниях «camisetas reales» (королевских футболок) и las doradas insignias (золотых эмблем) «Сосьедада»: для него это был матч команды монархии – которую на тот момент олицетворял диктатор Мигель Примо де Ривера – против каталонских республиканцев. В качестве наказания за освистывание национального гимна Испании болельщикам запретили посещать матчи «Барселоны» в течение трёх месяцев, предшествовавших финалу, так что на стадионе в Сантандере и вокруг него царила вполне понятная атмосфера напряженности и недоверия.

Платко, этот «голкипер, что весь в пыли», был, впрочем, неумолим. Альберти счёл, что именно он – главный герой встречи, окрестив его «светловолосым медведем», и в своей версии событий рассказав, как венгр, поначалу отчуждённый и оказавшийся не в своей тарелке, возвращает себе чувство собственного достоинства и помогает свершиться справедливости: соперники так и не забили ему, а команда победила 1:0. На самом же деле, тот матч завершился вничью, хотя «Барселоне» и покорился Кубок по итогам переигровки.

Что Альберти не упомянул в поэме, хотя это и подразумевалось между строк, так это увиденный им контраст между Платко и человеком, которого он заменил в «Барселоне», Рикардо Заморой. По мнению Галеано, «двадцать лет он был лучшим голкипером в мире» и именно в честь Заморы названа ежегодно вручаемая лучшему вратарю Ла Лиги награда.

Родившийся в бедном пригороде Барселоны в 1901 году в семье испанцев – а значит, имевший статус иммигранта в Каталонии – Замора играл в пелоту до тех пор, пока в 1914 году не увидел как играют в футбол, после чего решил поменять вид спорта, поскольку «мяч был столь ощутимо больше, что я решил: играть будет намного легче». Он быстро вошёл во вкус и в 16 лет дебютировал в составе «Эспаньола». В 1918-м он выиграл Чемпионат Каталонии, но на следующий год, по всей видимости в результате разногласий с директором, перешёл в «Барселону», где его привычка носить плоскую кепку и белый джемпер с воротником поло стали не менее значимой частью его легендарного образа, чем та страсть, с которой он бросался в ноги форвардам, атаковавшим его ворота. «За долгие годы, - писал Галеано, - образ Заморы в этой его фирменной одежде стал очень знаменит. Он сеял панику в рядах нападающих. Если они смотрели в его сторону – всё, они терялись: когда Замора стоял в воротах, размеры их удивительным образом сужались, а штанги терялись где-то вдалеке за горизонтом».

После трёх лет, в течение которых он выиграл три чемпионских титула в Каталонии и два Кубка Короля, и дебютировал в сборной на Олимпиаде-1920, где заработал себе прозвище «Божественный», Замора вернулся в первый свой клуб – одни утверждают, что из-за денег, в которых он нуждался, чтобы расплатиться с долгами, другие, что в «Эспаньоле» он попросту чувствовал себя более уютно. Какой бы ни была правда, совершенно точно ясно одно: он не чувствовал себя комфортно в клубе, который так гордился своими не-испанскими корнями, и как пишет Фил Болл в книге White Storm, одной из причин большой популярности Заморы среди болельщиков мадридского «Реала», в который он перешёл в 1930-м, стало его неприятие каталанизма, несмотря на все попытки «Барселоны» обратить его в свою веру.

К концу 1920-х в «Эспаньоле» собралась команда, которая могла бы конкурировать с той, что Замора покинул десятилетием ранее. «Эспаньол» выиграл ещё один чемпионский титул в Каталонии в 1928/29 годах и, что было очень важно для самого Заморы, дошёл до финала Кубка Короля. Из-за дождя, обрушившегося на Валенсию в тот день, игра вошла в исторические анналы под названием final del agua – финал воды. Замора блистал, а «Эспаньол» победил 2:1, и Сантьяго Бернабеу, который двумя годами ранее стал одним из трёх гендиректоров «Реала», был поражён его игрой, признав, что талант и харизма вратаря способны вывести его клуб на тот уровень, о котором он мечтал.

Но подписать игрока «Реал» не мог до октября 1930 года, но когда это случилось, переход вызвал бурю обсуждений. Когда Замора прибыл в Мадрид на поезде, ему пришлось выступить с речью прямо на перроне, словно он был каким-нибудь иностранным государственным деятелем. Другие, быть может, и стушевались бы на его месте, но Замора был шоуменом от природы, он заявил, что приехал играть туда, «где публика понимает футбол». И хотя он утверждал, что у него «осталось много друзей в Барселоне», можно только предполагать, как много людей почувствовало себя оскорбленными обвинением в том, что они ничего не смыслят в футболе. Хасинто Кинкосес, великий защитник, перешедший в «Реал Мадрид» из «Депортиво Алавес» в следующем сезоне, заметил, что Замора в то время был «более знаменит, чем Грета Гарбо и выглядел лучше». Четыре года спустя, когда Нисето Замора, либеральный политик, который был однофамильцем голкипера, стал президентом Испании, Сталин, как гласит легенда, воскликнул: «А, этот вратарь!»

Замора стал первой большой звездой «Реала», перешедшей в стан команды во времена, когда «Атлетик Бильбао» и «Барселона» правили бал в испанском футболе. Приглашение голкипера в клуб стало первым значимым решением Бернабеу в качестве менеджера, а фурор, который произвёл на всех его переход, оказался сопоставим с уровнем игры, что он демонстрировал на поле. Он дебютировал в региональном первенстве в игре с «Расингом де Мадрид», а на следующую его игру, против мадридского «Атлетико», на «Чамартин» пришло столько болельщиков «Реала», что конной полиции пришлось в срочном порядке выдвигаться к стадиону, чтобы предотвратить давку.

Во втором тайме Замора совершил бросок в ноги Буирии, получил удар по голове и упал на газон, обездвиженный. Его унесли, и он не мог вернуться в строй до 8-го тура чемпионата. В первых 7 матчах сезона «Реал Мадрид» пропустил 17 голов; в оставшихся 11 команда пропустила лишь 10 раз, но все равно финишировала в таблице лишь на 6-м месте. В следующем сезоне, после переходов Кинкосеса и Эррасти Сириако, а также форварда Луиса Регейро, да ещё и с Заморой в великолепной форме, «Реал» сумел пройти всю 18-матчевую дистанцию чемпионата без единого поражения, пропустив лишь 15 мячей, и в первый раз в истории выиграл Ла Лигу. На следующий год они защитили титул и выиграли Кубок годом позже; никто не ставил под сомнение то, что Замора сыграл ключевую роль в этих успехах. Он также провёл 46 матчей за сборную Испании и был признан лучшим голкипером Чемпионата Мира 1934 года в Италии, несмотря на то, что пропустил переигровку матча второго раунда, в котором Испания уступила хозяевам турнира, из-за удара по горлу, что ему нанёс Анджело Скьяво.

К сезону 1935/36 политическая обстановка в стране начала ухудшаться. В мае 1936-го «Атлетик Бильбао», гордость Страны басков, выиграл чемпионат, а «Реал Мадрид» с «Барселоной» дошли до финала Кубка. Месяц спустя началась Гражданская война: то Класико могло стать последним в истории. Называть «Барселону» клубом республиканцев, а «Реал Мадрид» клубом, симпатизировавшим фашистам, значило бы сильно всё упрощать – «Реал Мадрид» стал командой Франко только после того, как Бернабеу стал президентом клуба в середине 1940-х – но всё-таки было вполне ясно, где проходит «фронтовая» граница политической борьбы.

Финал проводился в Валенсии, которая в то время стояла в целом за «Барселону». В результате Заморе пришлось иметь дело с враждебно настроенной толпой, её настроение только усугубили комментарии, в которых он обвинял «Барселону» в том, что она отказалась от него. Перед началом матча в него прилетела бутылка с трибун, но он выглядел равнодушным. Голы Эугенио и Лекве позволили «Реалу» повести 2:0 уже к 12-й минуте матча, но Хосеп Эскола забил за «Барселону» один мяч ещё до перерыва. Оборона «Реала», казалось, сумеет выстоять до конца матча, но за три минуты до конца игры форвард «Барсы» Мартин Венторла прорвался по правому флангу поля, который находился в тени. Он прокинул мяч между ног Кинкосесу и протолкнул мяч в штрафную Эсколе. Удар нападающего получился плотным, мяч пошёл низом и казалось, что сейчас он нырнёт в угол ворот по левую руку от Заморы. Голкипер прыгнул, подняв в воздух большое облако пыли с сухого газона. Многие решили, что мяч залетел в ворота, но когда пыль улеглась, все увидели Замору, бесстрастно стоящего с мячом в руках. Фотография, сделанная в момент удара из-за ворот, показывает, как он, кинувшись влево, преградил рукой путь мячу за мгновение до того, как его тело упало на землю. Этот кадр, говоря по правде, создаёт впечатление, что сейв вышел немного неуклюжим, что в нём не было ничего сверхъестественного, но этот сейв, пожалуй, остаётся самым знаменитым в испанской истории – чему безусловно поспособствовал тот факт, что этот сейв принёс команде Кубок.

Этот трофей стал последним для Заморы в качестве игрока. Несколько месяцев спустя газеты писали о том, что его нашли мёртвым в придорожной канаве в мадридском округе Моклоа, а всё тело было изрешечено пулями. В тот момент политические взгляды Заморы всё ещё оставались предметом споров, и тот факт, что президент страны, Нисето Замора, вручил ему Орден Республики, заставил многих думать, что голкипер симпатизирует левым. Эта мысль придавала убедительности версии о том, что его убили националисты, но правые предпочитали видеть в нём героя-мученика, погибшего от рук «красных». Выяснилось же, что неправы были и те, и другие, потому как Замора не был мёртв. Пока люди служили поминальные мессы по нему, Замора сидел в тюрьме Модело, куда его привезли арестовавшие его ополченцы. Его в лёгкую могли казнить, но вместо этого он развлекал своих похитителей байками о карьере футболиста и соревнованиях по пенальти, и в конечном счёте сумел бежать, перебравшись в Ниццу, где воссоединился с центрфорвардом Хосепом Самитьером, ещё одним игроком, променявшим «Барселону» на «Реал Мадрид». Когда футбол вернулся на поля мирной Испании после Гражданской войны, Замора возглавил «Атлетико Авиасьон» (так именовался «Атлетико Мадрид» в период между 1939-м и 1947-м годами). Команда, составленная из лучших игроков армии и воздушных сил, выиграла два первых чемпионских титула после окончания Гражданской войны.

Во что же всё-таки верил Замора так и осталось неясным. «Во-первых и в-главных, - всегда отвечал он, когда каталонцы заявляли о своей самостоятельной государственности, - я испанец». Его политические воззрения, может, и остались неочевидными, но харизма и талант – совершенно точно нет.

Однако даже Заморе не удалось снять чары подозрительности и насмешливого отношения к вратарям в Британии. Англичане, может, и не доверяли собственным голкиперам, но вратарей-иностранцев они и вовсе считали посмешищами. Сборная Испании во главе с Заморой в 1929 году стала первой иностранной командой, которой удалось обыграть Англию (4:3 в Мадриде), но это не добавило им уважения перед ответной встречей в Лондоне, состоявшейся двумя годами позже. Британская пресса сделала Замору объектом своих насмешек, когда выяснилось, что он очень расстроен решением испанской Федерации футбола запретить игрокам брать с собой жён и невест, поскольку его жена была не просто его персональным талисманом, но ещё и персональным дегустатором пищи. Перед выходом команд на поле «Хайбери» форвард англичан Дикси Дин попросил оркестр сыграть что-нибудь испанское. Они ответили ему маршем из «Кармен» Жоржа Бизе, услышав звуки которого Замора, по словам биографа Дина Джона Кита, «гусиным шагом отправился к воротам и поклонился ошарашенной публике. Затем он прыгал вдоль своих ворот, словно акробат, совершив в ходе разминки несколько чрезвычайно, даже излишне эффектных сейвов. И пока шёл этот спектакль, Дин повернулся к своему партнёру по «Эвертону» и сборной Англии Чарли Джи и предложил ему пари: 6 фунтов, полагавшихся Дину в качестве гонорара за международный матч, он ставил на то, что англичане забьют Заморе больше пяти голов, и Чарли принял пари». Замора в итоге провёл, наверное, свой худший матч в международной карьере, Англия победила 7:1. Послание было вполне ясным: Британия остаётся центром мирового футбола и ей нечему учиться у заграничных команд.

Разница была в том, что иностранные вратари могли облегчить судорожную, неритмическую природу своего участия в игре тем, что стремились сделать его максимально эффектным: они вступали в игру редко, но ярко. Британия, разумеется, хмурила брови при виде подобных необязательных экзерсисов, что отлично видно из описания итальянского голкипера Альдо Оливьери и его игры, сделанного Джоном Макадамом.

«Оливьери воспринимался итальянскими болельщиками, равно как и им самим, как чуть ли не главная звезда всего шоу. У британских болельщиков есть привычка собираться толпами позади ворот домашней команды, потому как они считают, что раз уж цель игры – забитые голы, то именно из-за ворот они смогут увидеть всё самое интересное в игре. Болельщики с континента тоже собираются за воротами, но по совсем другой причине – чтобы посмотреть на голкипера. На континенте голкипер – больше, чем просто игрок команды. Он главный артист в команде, живое воплощение атлетической доблести и отваги. Форварды, хавбеки, защитники могут играть, как угодно, и получат свою порцию благодарности по заслугам. Если же голкиперу не удаётся по какой-либо причине выдать великолепное шоу, тогда все сочтут, что вечер потрачен впустую.

Любой футбольный матч на континенте это мелодрама в два акта – по одному для каждого из вратарей… Это необходимо понимать, чтобы понять Оливьери и его футбольное племя, а также дистанцию между ними и флегматичными, осторожными, внимательными к позиционной игре британскими голкиперами, чья работа – защита собственных ворот и только в самую последнюю очередь развлечение и возбуждение толпы».

Тренер итальянской сборной Витторио Поццо считал Оливьери величайшим голкипером эпохи, а великий итальянский журналист Джанни Брера называл его Ercolino Semprimpiedi, т.е. «Всегда стоящий Геркулес», и всё же тон Макадама быстро сменился на насмешливый, он говорил о том, что «Доусона, Свифта, Меррика, Уильямса» во многом недооценивали, а их игра резко контрастирует с бурлящим вулканом эмоций Оливьери. «Он будет прыгать так, что временами голова его будет оказываться выше перекладины», - писал он. «Он будет внезапно набрасываться на мяч, который будет пролетать во многих метрах от него. Он будет жестикулировать и кричать. Дуглас Фэрбенкс, Эррол Флинн, Джо Луис и раннехристианские мученики все разом будут воплощены в образе одного великолепного голкипера. Тот факт, что у всего этого нет ничего общего с собственно футболом, волнует кого бы то ни было меньше всего на свете».

Первым видом спорта, к которому Оливьери, родившийся в Вероне в 1910 году, проявлял интерес, был велоспорт, но после неудачи на первой горной гонке он решил принять приглашение друзей встать в ворота местной команды, участвовавшей в молодёжном турнире. «Я пропустил 4 гола в своём дебютном матче, затем отправился посмотреть, как тренируются другие голкиперы и следовал их примерам, - говорил он. - Турнир моя команда завершила на втором месте, а мне, лучшему вратарю, вручили серебряную медаль». Он постоянно искал возможность стать лучше, наблюдал за балеринами, чтобы научиться лучше двигаться.

«Эллас Верона» подписала с ним контракт в 1929 году, а в 1933-м он перешёл в «Падову». Там он получил черепную травму в столкновении с форвардом в ходе товарищеского матча с «Фьюманой». После хирургического вмешательства, которое спасло ему жизнь, он 7 следующих месяцев восстанавливался, а затем, вопреки советам своего лечащего врача, возобновил карьеру футболиста. Его «дыра в голове», как он её называл, отравляла ему всю жизнь. Он страдал от головной боли и показывал необычную для нормальных людей чувствительность к перемене погоды. «На тренировочной базе, когда я играл за «Торино», я, бывало, подходил к партнёрам и говорил им: «Надевайте длинные шипы. Днём будет дождь». Они отвечали: «Да ладно тебе, Альдо, солнце же светит». «Будет дождь, - говорил им я. - Будет дождь. Так говорит моя голова». И часто дождь действительно шёл».

Слава пришла к Оливьери после перехода в «Луккезе», где он тренировался и играл под началом великого венгерского тренера Эрнё Эгри-Эрбштейна, который погиб в авиакатастрофе в Суперге [крушение самолёта 4 мая 1949 года под Турином, в результате которого погибла команда футбольного клуба «Торино» в полном составе – прим.пер.]. И голкипер, и тренер перебрались в «Торино» в 1938-м после Чемпионата мира, турнира, на котором Оливьери блистал, выдав несколько изумительных матчей, чем помог Италии защитить титул. В первом матче итальянцев, завершившемся победой 2:1 в дополнительное время над Норвегией, Оливьери сделал настолько потрясающий сейв, помешав Кнуту Бринилдсену забить из выгоднейшего положения, что центрфорвард норвежцев попросил арбитра остановить игру, чтобы он мог пожать вратарю руку. Лучший свой матч Оливьери провёл, впрочем, в четвертьфинале против Франции, а после того, как Италия обыграла в финальном матче Венгрию, сборная была удостоена приёма в римском Палаццо Венеция, где команду благодарил лично Муссолини. Он подошёл прямо к Оливьери и похлопав его по спине, сказал: «Я знаю, ты был героем. Ты спас Италию».

Макадам увидел Оливьери на матче в Амстердаме: «Фуражка на голове, на ногах очень короткие белые шорты, жутко забинтованные колени». После экстравагантного перфоманса на разминке он ушёл в тень, мало участвуя в игре. Единственный раз, когда мяч «оказался более-менее близко к Оливьери, случился, когда центральный полузащитник из вежливости сделал ему пас назад. Но даже в этот момент, когда мяч мог остановить даже ребёнок, сидящий в коляске – достаточно было бы просто шевельнуть детской куколкой, чтобы это сделать – Оливьери встретил мяч криком ликования, выпрыгнул к нему в своём прыжке пантеры, вцепился в него, подпрыгнул и выбил его с руки так, словно только что спас команду от неминуемой катастрофы».

Этот стереотип оказался живучим. Брайан Глэнвилл был в каком-то смысле самым космополитическим футбольным журналистом Британии тех лет, он несколько лет жил и работал в Италии. И все равно в его романе «Голкиперы – другие», опубликованном в 1971-м, главный герой, Ронни Блэйк, поражается игре итальянского голкипера, которого видит на молодёжном турнире в Ницце: «То, как их голкипер передвигался по своей штрафной площади, наталкивало на мысль о том, что он там полноправный хозяин, вот честно. Он не был плохим вратарём, он был акробатом, но бог мой, то, как он делал вид, что совершает невероятно трудные броски в простейших ситуациях… Мячи, которые я по сути подбирал с земли, сделав пару шагов, он встречал так, что легохонько забрать их было нельзя, ему приходилось нырять за ними и бросаться. И толпе это нравилось, вот что меня поразило, потому как казалось, что и они могут увидеть эту показушность; для меня она была очевидной. Но нет; его подбадривали, ему хлопали каждый раз, когда он совершал очередной свой показной сейв».

Разумеется, это не Глэнвилл говорит от лица самого себя; это он говорит от лица Ронни – что подчёркивается здесь использованием слова «легохонько» вместо грамматически более уместного «легонько» – и временами становится вполне очевидно, что он сознательно выставляет напоказ, быть может, даже высмеивая, самоуверенную глупость английского профессионала. (В этом отношении рекламная аннотация на задней обложке за авторством Питера Шилтона, предстающего в своей собственной автобиографии человеком, которому болезненно не хватает самосознания, выступает в роли метатекстовой шутки разрушительной силы: «Я никогда не думал, что кто-нибудь понимает проблемы молодых голкиперов так хорошо», - писал он.) Но всё-таки, даже если Глэнвилл и насмехался над британским неприятием «континентальной« безвкусицы, этот пассаж из книги по крайней мере подчёркивает ту разницу, с которой вратарское дело воспринималось в Британии и в Италии.

Эту разницу, пожалуй, лучше всего резюмировал великий вратарь «Мортона» Харри Ренни в интервью для Daily Record, когда журналист попросил его прокомментировать утверждение Хуго Майсля о том, что Британия была лидером в глазах континентальной Европы во всех футбольных аспектах, кроме вратарского. «Если это правда, - сказал он, - то только потому, что латинский менталитет больше подходит для ортодоксального стиля игры на линии ворот, который требует от вратаря акробатических выступлений. Будучи чистокровным шотландцем, я никогда не смог бы настолько растерять самоуважение, чтобы опуститься до того, что в моём понимании неприемлемо – акробатики… Я всегда полагал, что это будет уподоблением животным. Следовательно, я прибегал к стратегическому выбору позиции, иногда выходя далеко из ворот; и я бы посоветовал нашим юным шотландским голкиперам развивать в себе именно такой стиль игры, поскольку считаю, что акробатика на линии намного, намного менее достойна великого шотландского наследия».

Однако для многих итальянская вратарская традиция вовсе не была предметом насмешек и не выглядела нелепой. Оливьери был велик, а он не был даже первым великим итальянским голкипером. Начало славной традиции – продолжали которую такие люди, как Дино Дзофф, Вальтер Дзенга, Франческо Тольдо и Джанлуиджи Буффон – было положено Джиованни Де Пра. Он стал одним из первых романтических героев итальянского футбола, отчасти благодаря тому факту, что выступал за блестящую команду «Дженоа» 1920-х годов. Футбольная секция «Футбольного и Крикетного клуба Дженоа», первого в Италии, была основана Джеймсом Ричардсоном Спенсли в 1897 году, а связи с Англией поддерживались в клубе Уильямом Гарбаттом, менеджером, любившим покурить трубку – именно он несёт ответственность за то, что в Италии тренеров до сих пор величают «Мистер». Между 1898-м и 1924-м годами «Дженоа» брала скудетто 9 раз, выиграв 6 из 7 первых розыгрышей чемпионата, но так никогда и не взяла десятый титул, что дало бы им возможность нанести почётную чемпионскую звезду на футболки – отчасти потому, что фашистский режим был заинтересован в том, чтобы «Болонья» положила конец гегемонии северо-запада, доминировавшего в игре в то время. Не повезло «Дженоа» ещё и в том, что саму нашивку скудетто она тоже так и не поносила; щит в цветах итальянского триколора, который носят действующие чемпионы, был придуман и введён в обиход через год после их последнего успеха в чемпионате.

Наряду с защитником Ренцо Де Векки, прозванного «Сыном Бога», Де Пра был самым знаменитым игроком той «Дженоа» 1920-х, почитаемым столь глубоко, что одну из важных дорог, ведущих к стадиону «Марасси» даже назвали в его честь. «Когда я зашёл на «Луиджи Феррарис» [другое название «Марасси»], будучи пацаном, - писал Буффон во вступительном слове к биографии Де Пра, - я мечтал наяву о том, как однажды стану новым Де Пра… то есть стану играть потрясающую роль голкипера и буду примером для всех. Легендой».

Де Пра впервые заявил о себе на всю страну в 1920-м, выйдя за генуэзскую команду «СПЕС» в матче против сборной Италии, которая готовилась к скорому матчу с французами. «СПЕС», ко всеобщему удивлению, выиграл тот матч, и после финального свистка партнёры по команде и болельщики окружили Де Пра, чтобы обнять. Через год он присоединился к «Дженоа» и в первый сезон пропустил лишь 13 голов в 28 матчах регулярного чемпионата, прежде чем его команда проиграла «Про Верчелли» в двухматчевом плей-офф за чемпионский титул.

Как и многие вратари той эпохи, Де Пра не отличался большими габаритами – ростом он был около 170 см – но был мускулистым и обладал крупными руками. По свидетельствам современников, его позиционное чутьё было исключительным, хотя временами он нерасчётливо выходил на навесы или несвоевременно пытался накрывать набегающих форвардов. В ходе предсезонки 1922 года, Гарбатт воспользовался своими связями в Англии и организовал товарищескую игру «Дженоа» с «Ливерпулем». Де Пра представился вратарю «Ливерпуля» Элише Скотту и тренировался вместе с ним, о чём впоследствии вспоминал, говоря, что благодаря этой совместной работе стал куда более умелым вратарём с технической точки зрения. «Дженоа» в том сезоне выиграла чемпионат, став первой командой в Италии, которой удалось пройти регулярный сезон без единого поражения. Следующим летом команда отправилась в турне по Южной Америке и проиграла лишь раз – 1:2 сборной Уругвая, которая год спустя возьмёт золото на Олимпиаде.

Де Пра дебютировал в сборной Италии в 1924 году, а статус легенды закрепился за ним в тот же год после игры с испанцами, в составе которых играл Замора. Итальянский голкипер получил удар от Луиса Сабалы, который вытянулся в подкате после того, как потерял мяч после неудачной попытки на дриблинге войти в штрафную. Де Пра очевидно испытывал сильную боль, но продолжил играть. Несколько мгновений спустя он получил удар локтем по затылку от Хосе Самитьера. Легенда гласит, что Де Пра отыграл заключительные 27 минут матча с перевязанной рукой, и хотя в этой байке, кажется, нет ни слова правды, он точно получил ещё несколько синяков и кровавых ссадин после того, как совершил сейв на последней минуте после удара Хосе Марии Лака, который и решил исход встречи: итальянцы отстояли нулевую ничью. Де Пра, тепло обменивавшийся рукопожатиями с Заморой после финального свистка, был отправлен в госпиталь, он говорил, что чувствует боль во всём теле, а на рассвете проснулся в холодном поту. «Мальчик показал себя очень отважным, - сказал Поццо, вернувшийся к подготовке национальной сборной к Олимпиаде-1924 после посещения вратаря в госпитале. - Я никогда не видел так много толчков и ударов против правил в товарищеской игре. Джиованни должен как следует отдохнуть, но меня заверили, что ни один его жизненно важный орган не пострадал».

La Gazzetta dello Sport восторгалась героическим выступлением Де Пра, а Guerin Sportivo пошла чуть дальше, организовав сбор средств, которых от читателей поступило так много, что газета даже смогла купить вратарю секундомер и золотую медаль. Де Пра вовремя восстановился к началу парижской Олимпиады, турниру, к которому итальянцы отнеслись настолько серьёзно, что даже приостановили розыгрыш внутреннего первенства на время Игр. В первом матче Италия сошлась лицом к лицу с Испанией на «Стад де Коломб», а Де Пра опять был встречен соперниками неласково, получив коленом в грудь от Самитьера. Италия вновь бесстрашно оборонялась, но на сей раз ей удалось вырвать победу благодаря автоголу Педро Вальяны на 84 минуте и удачному выносу с самой ленточки ворот, который на последней минуте совершил Адольфо Балонсьери. В этот раз послематчевое рукопожатие с Заморой вышло куда более прохладным. Италия обыграла Люксембург в следующем раунде, но вылетела с турнира, проиграв Швейцарии в ¼ финала (0:2). «Де Пра играл на уровне, соразмерном уровню его спортивного голода, - писала La Gazzetta dello Sport. - Два удара, ставшие голевыми, отразить было невозможно. Они были забиты с расстояния в пару метров».

Вскоре после возвращения сборной Италии домой, Поццо подал в отставку – он был разбит горем от смерти своей жены. Де Пра, тем временем, выиграл свою вторую подряд чемпионскую медаль, а «Дженоа» в годовщину основания клуба взяла 9-е скудетто. Этот титул станет последним в истории клуба. «Болонья» выиграла титул в 1925 году по итогам Partita Infinita – Бесконечного матча. Потребовалось пять матчей, чтобы выявить победителя плей-офф Лиги Норд, в котором сошлись «Дженоа» и «Болонья», и последним удалось выиграть 2:0, несмотря на то, что матч они заканчивали вдевятером. «Нас отвезли в маленькую деревушку неподалёку от Милан», - много лет спустя вспоминал Де Пра. - Даже сегодня я не могу сказать точно, где мы играли. Тысячи солдат-новобранцев выстроились вокруг поля, облачённые в чёрные рубашки: нам сказали, что это было сделано для поддержания порядка. Они говорили на чистом romagnolo [диалект болонского региона]. Результатом было наше поражение 0:2, но всё это было просто смехотворно».

Фашизм активно перестраивал итальянский футбол, поскольку правительство Муссолини имело большие планы по реструктуризации национального футбола и профессиональных лиг. Де Пра вместо того, чтобы принять участие в этом процессе, решил остаться в статусе любителя – что означало, что другой клуб не мог заставить «Дженоа» отпустить его. К 1926-му началась золотая эпоха для «Ювентуса», и Гарбатт, чувствуя, что время «Дженоа» ушло, покинул клуб, перебравшись в новообразованную «Рому», оставив Ренцо Де Векки своим преемником на посту главного тренера. Даже несмотря на то, что позиции «Дженоа» пошатнулись, Де Пра успешно защищал место первого номера сборной Италии от «нападок» голкипера «Юве» Джанпьеро Комби, поехав в статусе основного на Олимпиаду-1928. Италия вновь обыграла Испанию – на этот раз без Заморы в составе – на пути к полуфиналу, который проиграла 2:3 будущим чемпионам из Уругвая. Италия затем уничтожила Египет (11:3), взяв бронзовые медали, но свою медаль Де Пра не мог получить вплоть до 1971 года – в наказание за то, что отказывался менять любительский статус на профессиональный и за то, что попросил разрешения взять с собой в Амстердам жену, с которой расписался совсем недавно, чтобы провести с ней там своего рода медовый месяц.

Он закончил карьеру в 1933 году, сыграв свой последний матч на 40-ю годовщину со дня основания «Дженоа», и покидая поле, удостоился долгой и громкой овации. Предыдущие 7 лет он работал на своего тестя, который владел компанией по продаже офисной мебели. В ней он и проработал до конца жизни. Де Пра умер в 1979 году. В своём завещании он попросил, чтобы бронзовая олимпийская медаль, которую он выиграл, была закопана у правой штанги ворот «Марасси» со стороны Градината Норд. Его желание было исполнено, но когда стадион реконструировали к ЧМ-1990 в Италии, медаль исчезла.

Преемником Де Пра в воротах сборной Италии стал Джанпьеро Комби, один из столпов «Ювентуса», доминировавшего в итальянском футболе с середины 1920-х по середину 1930-х годов, он выиграл шесть скудетто в период между 1926-м и 1935-м, последние пять – подряд. Наряду с крайними защитниками Виргинио Розеттой и Умберто Калигарисом, Комби был неотъемлемой частью защиты «Юве», которую многие считали лучшей в истории итальянского футбола. «Это было непроходимое трио, - сказал Поццо, к тому времени уже отошедший от дел, для футбола он теперь был лишь сторонним наблюдателем. - Розетта был воплощением техники и вдумчивости, Калигарис был сама агрессия и скорость. Комби же соединял в себе сильные качества обоих игроков и делал это идеально».

Будучи ростом немногим меньше 180 см, Комби был крепким и мускулистым, а болельщикам он был известен под прозвищем Fusetta, что на пьемонтском диалекте означает «фейерверк». Он был знаменит взрывным характером своих бросков и отвагой, с которой шёл в опасные стыки. За свою храбрость он страдал: в матче с «Моденой» он играл с тремя треснувшими рёбрами; а в игре с «Кремонезе» с переломанным копчиком, но вместо того, чтобы уйти, облокотился на штангу и стоял так до тех пор, пока атака соперника не требовала от него вмешательства в игру. Он признавался, что его готовность рисковать и постоянная боль, служившая расплатой за неё, были порождением не столько бесстрашия в характере, сколько глубинным подсознательным страхом: страхом потерять своё место. Для вратарей в целом это беспокойство за своё место очень характерно; Комби возвёл его в абсолют: порой он выходил на поле с желтухой, сломанными пальцами или травмированными запястьями.

Комби изначально пытался пробиться в «Торино», где даже прошёл просмотр, но клуб ему отказал. «Он полон добрых намерений, - сказал один из их директоров, - но у него нет данных, чтобы стать футболистом». Так что Комби отправился в «Ювентус», сказав им, что так отчаянно жаждет играть, что готов даже попробовать себя на левом фланге. Он перешёл в «Юве» в 1918 году и дебютировал через 4 года в матче с «Про Верчелли». Матч едва ли мог сложиться для него хуже. На поле, превратившемся в грязевую ванну под воздействием проливного дождя, «Ювентус» был разгромлен со счётом 1:7. Комби оправился после этого провала и стал игроком основы, но его дебют за сборную Италии, пришедшийся на игру против Венгрии в Будапеште в 1924-м, когда он подменил травмированного Де Пра, вышел таким же кошмарным: он вновь пропустил семь.

Комби в том сезоне едва не порвал с футболом. Он представлял коммерческие интересы семейного предприятия Комби – винокуренного завода – и рассматривал возможность переезда в США, где собирался торговать вермутом. «Ювентус» убедил его остаться, и он возвратился в национальную сборную. Ту катастрофу на заре своей карьеры в сборной он компенсировал сполна своим участием в нескольких исторических победах Италии – в разгроме Франции в 1925-м (7:0) и в победе над Германией во Франкфурте в 1930 году.

Избавившись от угрозы своему месту в лице Де Пра, Комби затем вынужден был конкурировать с вратарём «Интернационале» Карло Черезоли, которого, казалось, Поццо предпочитает больше – тренер пользовался услугами вратаря в ходе подготовки к Чемпионату М

мира 1934 года, пока Комби пытался набрать форму после травмы спины. За 12 дней до начала турнира, однако, Черезоли сломал левую руку. Комби воспользовался представившимся шансом. «Менее чем за 2 недели ему удалось набрать идеальную форму, - сказал Поццо, вернувшийся к работе с национальной сборной в 1929 году. - Он тренировался по 10-12 часов в день. Он рвал жилы в процессе подготовки, и это позволило ему подойти к матчам турнира в исключительной форме. Победа сборной Италии на Чемпионате мира 1934 года стала возможной во многом благодаря его блистательным сейвам».

Как и большинство вратарей, игравших при Поццо, предпочитавшем игру по системе metodo – то есть, по схеме 2-3-2-3 с двумя защитниками, полузащитником, занимавшимся в равной степени и обороной, и атакой, двумя полусредними, двумя инсайдами, центрфорвардом и парой вингеров – Комби зачастую держался близко к линии ворот и делал ставку на быстроту своей реакции, вместо того, чтобы действовать на опережение и выходить на подачи. Он был, как и многие другие великие итальянцы – великими они были в глазах своих журналистов и тренеров, не в глазах Макадама – сторонником минимализма, его уважали за зоркий глаз, нежели за эффектность, по крайней мере в том, что касалось вратарского ремесла.

За пределами поля он был знаменит своими безукоризненно причёсанными вьющимися волосами – за исключением тех двух лет, что он служил в армии – и любил, одевшись с иголочки, прогуливаться вокруг туринской Пьяцца Сан Карло в компании одного из своих огромных немецких догов и часто какой-нибудь роскошной женщины. Комби хорошо знал о своей внешней привлекательности, а потому в годы службы всегда охотно откликался на вопрос командира полка, который спрашивал, нет ли желающих позировать скульптору Алоатти. Впоследствии он заказал бронзовую статую самого себя, которую поставил в собственном баре на углу Виа Рома и Пьяцца Кастелло.

Комби решил уйти из спорта на пике славы, завершив карьеру сразу после победного Чемпионата мира, хотя тогда ему был только 31 год. Он стал директором «Ювентуса» и умер в возрасте всего 53 лет от сердечного приступа, который настиг его в тот момент, когда он ехал по прибрежной трассе на участке между Сан-Ремо и Империей.

Оливьери, таким образом, вписывался в традицию, став, вероятно, третьим великим итальянским голкипером. К 1934 году голкиперы стали достаточно уважаемыми людьми в Италии, об их эмоциях достаточно много размышляли, они воспринимались, как трагические фигуры. Стихотворение «Гол», которое много лет задавали ученикам в школах по всей Италии – самое знаменитое в сборнике «Пять стихов об игре в футбол» за авторством Умберто Сабы:

«Вратарь, упав в тщетном порыве последнего защитника,

Прячет лицо в траву, чтобы не видеть печального зрелища.

Его партнёр, склонив колено, трогает его, прося подняться,

Но видит, что глаза его полны слёз.

Толпа – что обезумела – лавиной катится на поле,

Все окружают бомбардира, толкутся, обнимаются.

Редкие моменты приносят людям столько счастья

Тем людям, что поглощены ненавистью и любовью,

Под этими пустыми небесами.

В других воротах, непобедимый, стоит другой вратарь, стоит скалой.

Но душа его отказывается быть одинокой.

В восторге он вздымает руки, шлёт поцелуи всем и вся.

Эта победа – говорит он – победа в том числе моя».

Саба – творческий псевдоним поэта и романиста Умберто Поли. Он родился в семье еврейки и итальянца в городе Триест в 1883 году, и тот факт, что он происходит из того же города, что и великий тренер Нерео Рокко, кажется, по крайней мере с точки зрения итальянца, придаёт его словам дополнительный резонанс. Его воспитывала няня-словенка, и всё детство он провёл, разрываясь между её веселостью и добротой и суровым, жестоким характером матери, в то же время сильно тоскуя по отцу, с которым он познакомился лишь когда ему стукнуло 20 лет. Как отмечал эссеист и романист Тим Парк в The Book Show на радио ABC в 2007-м, Саба «всегда был разрываем на части: разрываем между четырьмя языками – итальянским, немецким, славянским и диалектом Триеста – между иудаизмом и христианством, Австрией и Италией, гомосексуализмом и гетеросексуальностью, и наконец между своим настоящим именем, Умберто Поли, и псевдонимом, который он избрал, Саба, что на иврите означает «хлеб».

Сцена на стадионе представляет нам ещё одно такое раздвоение, между триумфом и отчаянием, пока голкипер забившей команды (а вывод напрашивается такой, что это был победный мяч на последних минутах) выглядит до странного изолированной фигурой, который вынужден, по словам Паркса, «обнимать самого себя, потому что обнять больше некого, он крутит сальто и шлёт всем поцелуи, он не испытывает радости объятий и прикосновений к своим партнёрам, но хочет убедить всех, что тоже, как и все остальные – участник этой вечеринки… Размахивая руками, прыгая вверх-вниз, он счастлив, но раздосадован тем, что так удалён ото всех. Если совсем не трудно разглядеть то, что Саба ассоциирует себя с голкипером проигравших и утешающим его партнёром, то будет даже ещё легче понять, как близок он, как художник, к человеку, празднующему победу в одиночестве, который смотрит на триумф со стороны и хочет разделить радость со всеми».

Разумеется, у стихотворения далеко не только такой подтекст. Сфокусировав своё внимание на скромной деревенской команде, Саба тем самым делал политическое заявление, отказываясь писать о национальной сборной, которая совсем недавно выиграла Чемпионат мира и в глазах всей страны была олицетворением славы и побед Италии Муссолини. Четыре года спустя, после принятия Расовых законов, Саба бежал в Париж, а с началом войны вернулся в Италию, где прятался на квартирах друзей в Триесте и Флоренции. В другом стихотворении он писал об удовольствии быть частью «нескольких трепещущих зрителей, которые едины в своих чувствах, как последняя горстка людей на вершине горы…», об удовольствии быть отдельно от масс. Опасности толпы и её психологии, вероятно, отражены в стихотворении «Гол» в словах «unita ebrezza« – коллективное помешательство. Паркс сказал:

«С самого начала в стихотворении используется такой лексикон и такие образы, которые позволяют провести параллели между футболистами и героями… древности, в то же время стих ни на секунду не притворяется стихом о чём-то большем, чем об игре в футбол. Здесь Саба признаёт, что все участники, игроки и зрители в равной степени, «поглощены ненавистью и любовью». Он признаёт то, что не отваживаются высказать спортивные комментаторы – футбол приносит в жизнь самые негативные, равно как и самые положительные эмоции. Саба поместил тут ненависть вперёд любви. Гол – прекрасный момент для победителей, поскольку их ненависть, равно как и любовь, удовлетворены. К счастью, футбол остаётся игрой, в которой эти эмоции могут получить выражение без необходимости того, чтобы кто-то страдал или умирал. Даже неумелому голкиперу будет позволено жить и снова выходить на поле».

Но не одна Италия закладывала добрые традиции вратарского ремесла, как искусства, в период между двумя войнами. Платко был одним из членов легендарного квартета представителей дунайской школы, наряду с Франтишеком Планичкой из Чехословакии, Руди Хиденом из Австрии и Франьо Гласером из Югославии. Международная федерация футбольной истории и статистики (IFFHS) назвала Планичку 9-м в списке лучших вратарей XX века – а в межвоенный период лучше него был только Замора – и он олицетворяет собой многие отличительные черты голкиперов своей эпохи. Будучи ростом 170 сантиметров, Пражский кот, как его называли, не был высоким вратарём, но был очень ловким и, что самое главное, бесстрашным, что и продемонстрировал лучше всего на Чемпионате мира-1938, когда играл против сборной Бразилии со сломанной рукой. Он вывел национальную команду в четвертьфинал турнира во Франции в ранге капитана команды и был признан лучшим вратарём турнира, а через четыре года дошёл со своей командой до финала.

На фотографиях он предстаёт приземистым, мускулистым мужчиной, облачённым в белую водолазку с гербом Чехословакии – белым орлом на красном фоне, который покрывает собой большую часть груди вратаря. Планичка набрал за карьеру 969 матчей за пражскую «Славию», выиграв с ней 12 чемпионских титулов и кубок Митропа (международное клубное соревнование ранних лет для команд из центральной Европы). Последнее из этих чемпионств случилось в 1937 году, хотя «Славия» лидировала в чемпионате и через два года, но с началом войны розыгрыш национального первенства был прерван. В 1994-м, когда Планичка получил награду за свои спортивные достижения по случаю 90-летия, «Славия» безуспешно пыталась выиграть чемпионат. В своей речи на награждении голкипер сказал, что его последнее желание – увидеть чемпионство «Славии» ещё один раз, прежде чем он умрёт. Через два года желание исполнилось, «Славия» стала чемпионом Чехии; Планичка умер через 2 месяца после триумфа команды.

Руди Хидену, родившемуся на свет в 1909 году, было 16 лет, он работал подмастерьем пекаря, когда пришло время его дебюта за «Грацер АК», из которого двумя годами позже он перебрался в «Вайнер АС» за 500 шиллингов. Он приобрёл репутацию храброго голкипера – этим отличалось большинство его коллег-современников – и был известен своим умением чисто выбивать мячи после навесов и готовностью агрессивно встречать форвардов соперника. Первый матч за сборную он провёл в 19 лет, но тренер Хуго Майсль предпочитал ему Франца Фридриха из венской «Адмиры» и не прибегал к услугам Хидена вплоть до 1930 года. Первую свою игру он провёл против Англии, соперника, которого Майсль уважал больше всех и обыграть которого стремился больше всего на свете. Серия блестящих сейвов вратаря с изумительной реакцией позволили Австрии отстоять нулевую ничью. Голкипер так впечатлил своей игрой, что несколько английских клубов попыталось подписать с ним контракт. «Арсенал» имел самые высокие шансы заполучить вратаря, поскольку менеджер клуба Герберт Чепмэн был хорошим другом Майсля, но трансферу не суждено было состояться, поскольку Хидену отказали в выдаче разрешения на работу.

Он принял участие в разгроме Шотландии (5:0) в мае 1931 года, который ознаменовал рождение Вундертим, и приобрел ещё больше поклонников по итогам поражения от Англии на «Стэмфорд Бридж» в декабре 1932-го (3:4), который стал первым серьёзным доказательством того, что британский футбол начал отставать в развитии от футбола континентальной Европы. Двумя месяцами позже Австрия обыграла Францию в Париже со счётом 4:0. Президент клуба «Расинг» Жан-Бернар Леви тут же предложил ему контракт и когда трансферная сделка на 80 тысяч франков была согласована, Хиден перебрался в Париж, одновременно завершив свою международную карьеру – с одним-единственным исключением, которое он сделал для сборной Франции, сыграв за неё в 1940 году. С «Расингом» он выиграл чемпионский титул и трижды брал Кубок Франции, но за его успехами на поле скрывалась личная жизнь, полная проблем и неурядиц.

Справедливым ли будет утверждение, что голкиперы зачастую безо всякой нужды привлекали к себе внимание необычным поведением и эксцентричным образом, или нет, но факты таковы, что непропорционально большое их количество обладало привлекательной внешностью и имело репутацию дамских угодников, словно бы сама вратарская позиция притягивала к себе тех, кто искал гламура и известности в свете. Даже в Граце он был идолом женской части болельщиков, а в Вундертим носил кличку «Beau« - «красавчик». Он любил красивую жизнь, в Париже его убедили вложиться в бар. Затея обернулась провалом, и чтобы заработать на жизнь, он стал участвовать в цирковых представлениях «Забей вратарю». Его жизнь развивалась по тому же сценарию, что и жизнь Сима Далта, разве что в обратном направлении. Он стал помощником тренера и работал в низших итальянских лигах, прежде чем вернуться в Австрию в 1967 году. Он открыл отель на берегу Вёртер-Зе, но это предприятие прогорело так же, как парижский бар. К тому времени его уже пожирал рак. В 1972 году ему ампутировали правую ногу, а на следующий год он умер – нищим и всеми забытым.

Другим голкипером, пусть не с Дуная, но тоже из центральной Европы и тоже с чудовищно трагическим финалом судьбы был Франьо Гласер по прозвищу «Стальной кулак». Ему было всего 15, когда он начал играть за команду родного города «Хайдук» Сараево, а в 1930 году, в 17-летнем возрасте присоединился к «Славии» из Осиека. Высокий, сильный, с отличной реакцией он заработал себе репутацию эксперта по отражению пенальти. Переход в «БСК» из Белграда в 1933-м принёс ему две медали чемпиона Югославии и вызов в национальную сборную. Но потом, после второго из двух титулов, в 1936 году, его признали виновным в непредумышленном убийстве после того, как было найдено тело утонувшего мальчика в реке Сава, которая впадает в Дунай неподалёку от Белграда. Гласер избежал тюрьмы и остался в клубе ещё на год, но воспоминания о несчастном случае не давали ему покоя, и он уехал в Загреб, где присоединился к клубу «ХСК Градански». Там он вернул свою былую форму, выиграл ещё одно чемпионство Югославии в 1940 году, а затем чемпионат Хорватии в 1943 году, после чего немецкая интервенция сделала невозможным проведение объединённого чемпионата страны. В общей сложности он провёл в составе «Градански» 623 игры, прежде чем перебраться в «Партизан» по окончании войны, там он выиграл титул ещё раз, в 1947-м, став единственным человеком в истории, кому удалось выиграть чемпионат Югославии и до войны, и после неё.

Чуть севернее Генрих Штульфаут был назван равным по мастерству Заморе, когда выступал за «Нюрнберг» в 1920-е – клуб тогда выиграл пять чемпионств в Германии. «Штульфаут стоял в воротах, словно архангел, - говорил журналист Петер Лугенсланд, - и ни один форвард не смел подходить близко к этому бесстрашному колоссу, что приводило к тому, что ни один форвард даже не помышлял об атаках на ворота «Нюрнберга»… У Хайнера был удар такой силы, что всякий тощий нагловатый нападающий рисковал быть выбитым вместе с мячом ударом от ворот куда-нибудь к центральному кругу, если не ушёл бы вовремя из зоны поражения».

Штульфаут изначально планировал сделать карьеру велогонщика, но родители запретили ему заниматься этим спортом, считая, что он может привести к чахотке. Тогда он переключился на футбол, где его огромные руки – «с ладонью размером с крышку унитаза», как говорили тогда в Нюрнберге – стали его большим козырем после того, как он отказался от идеи играть форварда и встал в ворота. «Что Хайнер брал в руки, он уже никогда не ронял», - так гласил очерк о нём в журнале Kicker.

Тем не менее, он был очень далёк от ортодоксальных вратарей. Ему не нравились броски, особенно в правый от себя угол, и он отказывался прыгать в ноги соперникам за мячом. «Я всегда избегал столкновений, - говорил он. - За все 20 лет своей активной игровой карьеры я никогда не получал настолько серьёзных травм, чтобы проболеть от одной воскресной игры до другой. Я придерживаюсь мнения, что футболист, который играет умно и контролирует своё тело в каждой ситуации, редко будет получать травмы… Хороший вратарь не бросается туда-сюда. Каждый раз, когда обстоятельства вынуждали меня жёстко приземляться и прыгать, как пантера, я спрашивал себя, что же сделал не так».

Это не значит, что Штульфаут нехотя покидал линию своих ворот; куда там. Он специализировался в «Fußabwehr» - дословно «оборона на ногах» - часто её называют системой с «третьим защитником» при расстановке 2-3-5, которая превалировала в немецком футболе в то время. Вот как он описывает свою технику:

«Я практически всегда защищался ногами. Когда ещё было время, я нагибался и поднимал мяч… Уметь покидать ворота в нужный момент – талант, с которым нужно родиться. Иногда всё зависит от доли секунд, за которую нужно успеть опередить оппонента, чтобы успеть к мячу. С трибун часто кажется, что я ошибаюсь каждый раз, когда выбегаю из ворот. Оппонент легко может быть в двух-трёх метрах от мяча, а голкипер – в пятнадцати. Если голкипер верно оценит дистанцию, то доберётся до мяча быстрее, поскольку он летит в его сторону, тогда как форвард вынужден бежать вслед за ним. Когда я выбегал из ворот, я успешно справлялся со своей задачей в 95% случаев, а в 5% выходил слишком поздно. Когда защитники замечали, что я выбежал из ворот, один из них моментально бежал в ворота на моё место. Я часто пробегал 20-30 метров по направлению к мячу и выбивал его, нейтрализуя атаку соперника. Я бы рекомендовал всем и каждому голкиперу играть за резервную команду своего клуба в роли нападающего, поскольку голкипер также должен иметь опыт игры в поле. Прежде чем встать в ворота, в молодости я несколько лет отыграл левым вингером».

Его отказ бросаться в ноги форвардам соперника тоже не был проявлением трусости. По свидетельствам Карла Ригеля, который стал его преемником в воротах «Нюрнберга», Штульфаут «выглядел угрожающе, словно вышибала в ночном клубе, особенно когда выпрямлялся во весь рост (184 см) и во всю ширь, стоя в воротах в своей небрежно надетой на голову фуражке».

Впрочем, он не всегда проявлял храбрость. В 1922 году «Нюрнберг» отправился в турне по Испании, и в Севилье игроки команды обнаружили, что их поселили в тот же отель, что и Ллойда Джорджа. Штульфаут увязался за официальной делегацией британского премьер-министра, которая отправилась на экскурсию в севильский кафедральный собор. Прикинувшись гидом, он провёл экскурсантов в тёмное помещение, где открыл саркофаг, показав всем забальзамированное тело покойного Фердинанда III. «Он не был бледным, как мертвец, но когда я посмотрел на него, почувствовал, как мурашки побежали по спине… Я никогда не боялся живых людей, но иногда человека могут напугать мёртвые».

Между 8 июля 1918-го и 5 февраля 1922-го «Нюрнберг» провёл 104 матча, ни разу не проиграв. За это время им удалось забить 408 голов и пропустить лишь 47. Лучшая игра в карьере Штульфаута, однако, случилась в матче против Италии в 1929 году, в этом матче он заработал себе прозвище «герой Турина». На глазах 80 тысяч болельщиков Штульфаут поймал кураж. «Сам Господь Бог стоял сегодня в воротах», - писала одна итальянская газета. К перерыву счёт не был открыт, и тогда менеджер итальянской команды попросил Штульфаута переодеться, потому как его серый джемпер якобы делал его невидимым на поле. Нашли какой-то красный свитер, но Штульфаут сказал, что нечего и думать о переодевании. В итоге итальянцам пришлось отступить, Штульфаут продолжил блистать, а Германия выиграла 2:1. «Такого никогда раньше не было, - говорил он. - Я прыгал туда-сюда, метался, словно молния. Едва ли в матче у меня была хоть секунда без мяча. Часто я ощущал, что сражаюсь против итальянцев в одиночку».

Штульфаут не был единственным вратарём, регулярно покидавшем уют собственных ворот. Так играли бразилец Жагуаре, звезда-однодневка, соперничавший с аргентинцами Анхелем Боссио и Хуаном Ботассо, и с уругвайцем Андресом Масали за звание первого великого южноамериканского вратаря. Боссио был очень элегантным, имел прозвище «Гибкое чудо», предпочитал аккуратные воротнички и выступал за команды «Таллерес» и «Ривер Плейт», тогда как Ботассо был эстетом в белом джемпере с небрежно причёсанными волосами и обмотанными коленями а-ля Замора, он играл за «Кильмес» и «Расинг». Масали был выдающимся спортсменом-универсалом, который в 1920 году стал чемпионом Южной Америки по бегу на 400 метров с препятствиями, а в 1923-м выиграл чемпионат Уругвая по баскетболу в составе «Олимпии». За три сезона в составе «Насьонала» он пропустил лишь 29 голов, сделал «хет-трик» чемпионских титулов в период между 1922-м и 1924-м годами, и в том же 1924-м взял олимпийское золото в Париже в составе национальной сборной, покорившей тогда публику изобретательной игрой и нестандартными ходами. Им не просто удалось забить 20 голов за 5 матчей; они и пропустили всего дважды. Через четыре года Масали вновь взял золото, когда Уругваю удалось защитить титул на Играх в Амстердаме, в финале турнира ими была обыграна Аргентина с Боссио в составе.

В 1930 году, на первом в истории Чемпионате мира, они должны были встретиться ещё раз, но за несколько дней до матча-открытия Масали нарушил командный запрет и провёл вечер со своей женой, за что был исключён из состава. Его место занял Кике Баллестеро, а Масали больше так и не сыграл за Уругвай. Боссио, тем временем, прекрасно отыграв групповой этап за Аргентину, капитаном которой он был, загадочным образом выпал из состава перед полуфиналом, когда ему предпочли Ботассо. Как и полагал Комби, вратарская позиция всегда таила в себе риски.

Тем не менее, из всех южноамериканских вратарей ранней эпохи именно Жагуаре выделяется больше всех остальных, впрочем, больше благодаря личной харизме, чем ещё чему-то. Жагуаре родился в Рио-де-Жанейро в 1905 году и не имел никакого образования. Он работал портовым грузчиком, когда скауты «Эшпаньола» заприметили его в матче местных команд района Сауде. Ему пришлось учиться грамоте, чтобы писать собственное имя на футболке, но как только он её освоил, его карьера пошла в гору, и вскоре его переманил к себе «Васку да Гама». Там Жагуаре, всегда щеголявший в кепке моряка, выиграл чемпионат штата в 1929 году и провёл три неофициальных матча за сборную Бразилии. Его любовь к шуткам и розыгрышам – он, к примеру, любил бросать мяч в головы форвардам соперника и ловить отскок в руки – принесла ему бешеную популярность. В 1931 году «Васку» отправился в турне по Испании и Португалии, где провёл 12 матчей, победив в 8 из них. Жагуаре явно удалось впечатлить публику, поскольку и ему, и полузащитнику Фаусту дос Сантосу предложила контракт «Барселона». Правила тех лет запрещали иностранцам играть за команду в официальных матчах, и хотя Жагуаре провёл около дюжины товарищеских встреч в составе «Барсы», заработав себе прозвище Araña Negra (Чёрный паук), он не мог играть в матчах чемпионата до тех пор, пока не стал гражданином Испании. Несмотря на внушительную финансовую мотивацию, ни он, ни Дос Сантос не согласились поменять подданство. Дос Сантос перебрался в Швейцарию, а Жагуаре вернулся в Бразилию.

Там он начал заявляться на тренировки «Васку» в перчатках, которые привёз из Европы, став одним из первых вратарей в Южной Америке, которые играли в перчатках. «Васку», впрочем, перестал доверять ему после этих его заигрываний с профессиональным футболом в Европе, и в итоге ему пришлось играть за combinados, кои по сути представляли собой команды странствующих футболистов, которых собирали для проведения выставочных матчей. Со временем он перебрался в команду «Коринтианс» из Сан-Паулу, но когда клуб пригласил Жозе Хунгареса, первого в истории клуба иностранца (он был венгром и если переводить кличку, под которой он выступал, на английский, получится «Венгр Джо»; настоящее же его имя было Йожеф Лендел), стало ясно, что дни Жагуаре в команде сочтены.

Решение было найдено Фернандо Гидиселли, одарённым полузащитником, выступавшим за сборную Бразилии на ЧМ-1930, после которого он перебрался в Европу и стал профессионалом. Извилистый карьерный путь заводил его в «Торино», цюрихскую команду «Янг Феллоуз» и «Бордо», а кроме того, он выступал в роли агента для бразильских любителей, помогая им находить клубы в Европе. Гидиселли утверждал, что может найти клубы в Италии, которые предложат работу, как Жагуаре, так и защитнику Вианинье. К тому времени как корабль с тремя игроками на борту пересёк Атлантику, разгорелась вторая итало-абиссинская война, так что троица предпочла остаться в Португалии, присоединившись к «Спортингу». Ни один из них надолго в Лиссабоне не задержался, хотя Жагуаре и удалось выиграть чемпионат города – вскоре из состава его вытеснил Жоау Асеведу, который выиграл за десятилетие 1930-х семь чемпионских титулов и ещё два потом, поучаствовав таким образом в половине выигранных «Спортингом» кампаний. Жагуаре перебрался во Францию, где в 1936 году присоединился к марсельскому «Олимпику».

Та марсельская команда стала, наверное, первой крупной интернациональной командой в футболе: за «Марсель» выступали тогда алжирцы Ману Аснар, Абделькадер Бен Буали и Марио Зателли, марокканский форвард Ларби Бен Барек и венгр Вильмос Коут, а тренировал их всех венгерский тренер Йожеф Айзенхоффер. В дебютный сезон Жагуаре команде удалось взять первый в истории «ОМа» чемпионский титул, следующие два чемпионата они заканчивали вторыми, а в 1938-м «Марсель» взял Кубок Франции. За эти три года «Ягуар», как его называли болельщики, приобрёл известность благодаря своей белой кепке, которую он часто бросал в форвардов соперника, собиравшихся пробивать ему пенальти, и привычке дразнить нападающих, атаковавших его ворота, криком «Бей! Бей!» Свой, вероятно, лучший матч он провёл против «Сета» в 1938 году, когда ему удалось забить с пенальти – тем самым, он стал первым вратарём «Марселя», забившим гол – а после дважды отразить одиннадцатиметровые удары в собственные ворота, тот матч завершился ничьей 1:1.

Жагуаре покинул Марсель в 1939 году по причинам, которые так и не были ясно им объяснены, хотя возможно дело было в том, что он предвидел надвигающуюся военную катастрофу. Он ненадолго задержался в Португалии, сыграв 9 матчей за «Академико», а потом вернулся в Бразилию. Там он присоединился к «Сан-Криставао», скромному клубу с севера Рио, но его лучшие дни явно остались далеко позади, он растерял свою игровую форму и стал всё чаще прикладываться к бутылке. Когда деньги закончились, Жагуаре вернулся к работе портового грузчика. В доках, впрочем, его байки о том, как он играл в футбол в Европе, выслушивали с большим скепсисом и он, разочарованный тем, что его считают выдумщиком, покинул Рио. На какое-то время он пропал с радаров, но всплыл вновь в Санто-Анастасио, маленьком городишке в дебрях штата Сан-Паулу. В августе 1946 года он был арестован. Остаётся не до конца ясным, как и где он получил травму головы, либо в драке с полицией, либо уже потом, в тюремной камере, но она стала причиной его смерти. Его похоронили за государственный счёт, как хоронят бедняков с паперти.