Суарес – расист. Чтиво на выходные

Сегодня вспомним один из самых неприятных эпизодов, произошедших в пути Суареса пять с небольшим лет назад.
news

«Советский спорт» уже публиковал фрагменты автобиографии Луиса Суареса. Речь идет о его книге, русское издание которой только готовится нашими друзьями из «ЭКСМО», с разрешения которых мы и публикуем эти фрагменты. Сегодня вспомним один из самых неприятных эпизодов, произошедших в пути Суареса пять с небольшим лет назад – эпизоде, который навсегда закрепил за ним клеймо «расист». Что конкретно произошло – Суарес рассказывает в отдельной главе своей книги.

**********

Использовал ли я испанское слово «negro« в том конфликте с Патрисом Эвра 15 октября 2011 года в матче «Ливерпуля» и «Манчестер Юнайтед»?

Да.

Одинаков ли смысл слова «negro« в испанском и английском языках?

Категорически нет.

Расист ли я?

Категорически нет.

Я был в ужасе, когда понял, в чем меня обвиняют. И я все еще злюсь и переживаю, что мне уже никогда не избавиться от этого пятна на моей репутации.

***

Я знал, что игра «Ливерпуля» с «Манчестер Юнайтед» - это один из самых важнейших матчей в английском футболе из-за многолетнего соперничества, и, возможно, противостояние обострилось еще сильнее, когда «Манчестер Юнайтед» превзошел «Ливерпуль» по количеству чемпионских званий. Это была не первая моя игра против них. Мы играли с ними в прошлом сезоне, и не возникло никаких проблем – обычные стычки и споры, но ничего такого, что стоило бы запомнить.

Я заподозрил что-то неладное, когда Дамьен Комолли подошел ко мне после игры и спросил, что у меня произошло с Эвра. Сперва я даже не вспомнил ничего особенного. У нас с ним был спор, но у меня было еще несколько перепалок по ходу игры. Комолли заявил: «Ну, тебя обвиняют в расизме». Я был очень удивлен.

Помню, что рефери подозвал нас. Эвра искал меня, чтобы спросить, зачем я его ударил. Немного лицемерно со стороны защитника жаловаться на удары, учитывая, что весь матч он пинает по ногам других футболистов. Он начал спор на испанском языке. В нашем разговоре я один раз использовал испанское слово «negro«.

Люди никак не хотят принять тот факт, что спор проходил на испанском. Я не использовал слово «negro« так, как оно используется в английском. Сейчас я уже знаю (на тот момент я об этом понятия не имел), что в английском языке есть слово, которое пишется так же, но произносится иначе, и оно очень оскорбительно: negro, произносится как «нигро». «Negro« (произносится как «нэгро») в переводе с испанского означает «черный», ничего больше. Это не оскорбление. Тогда мне говорят: «Ладно, но ты сказал «черный» - не следовало этого делать». Но Эвра начал спор на испанском, а в испанском языке много подобных обращений: «Guapo« (красавчик), «Gordo« (толстяк), «Flaco« (худышка), «Rubio« (блондин), и так далее. Это просто внешние характеристики, ничего больше. Negro может относиться к любому человеку с темными волосами или кожей, и я использовал это слово на испанском всю свою жизнь. Моя жена иногда называет меня «Negro« или ласково «Negrito«. Бабушка звала моего дедушку «Negrito« и иногда и меня тоже. Есть бесчисленное множество южноамериканских игроков, которых называют «El Negro«. Один из самых известных и популярных уругвайских футболистов, легендарный Обдулио Варела, имел прозвище «El Negro Jefe« («Черный Вождь»). Обычно это слово используется в дружелюбной манере, и даже если нет, у него нет расистской коннотации; оно не подразумевает никакого оскорбления или дискриминации из-за того, что кто-то черный. Я не говорю, что я использовал его в дружелюбной манере по отношению к Эвра, потому что мы, ясное дело, спорили. Но никакой расистской подоплеки там не было.

Еще один важный момент – я спросил Эвра: «Por qué, negro?« «Por qué» переводится как «почему?» Я спрашивал его, почему он жалуется сперва на фол, а затем на то, что я тронул его. Я рассказал об этом Комолли, но в итоге мои слова, переданные по испорченному телефону, дошли до судьи уже не как «Por qué, negro?«, а как «Porque eres negro«, что кардинально меняет смысл: «porque» значит не «почему?», а «потому что» - фраза превращается в «потому что ты черный». Я бы никогда не сказал и даже не подумал сказать фразу «потому что ты черный». И никогда не говорил и не скажу, что я не стану разговаривать с Эвра или с кем-то еще, потому что они черные.

Но никому уже не было дела до этих тонкостей, когда меня обвинили в расизме. Особенно после первоначальных обвинений Эвра, что я назвал его не «negro«, а «nigger«, хотя позже он признался, что это неправда. Испаноговорящему человеку никогда в голову не придет использовать это слово; его даже не существует в испанском языке. Он изменил показания, но клеймо того, что я могу использовать такое оскорбительное слово, закрепилось на мне.

По словам Эвра, я использовал слово на Н – сперва, по его словам, это было слово «nigger«, которое он позже заменил на «negro« - пять раз. Но он был единственным, кто это слышал, и он даже сам не уверен, что это было. Я сказал его лишь раз в том контексте, который описал выше, не имея в виду никакого расистского подтекста. Но на основании его показаний меня признали виновным. Давид Де Хеа был рядом с нами возле ворот, и в своих показаниях заявил, что ничего не слышал.

Я рассказал Комолли о том, что произошло. Он рассказал Кенни Далглишу, и оба донесли это до арбитра, и эта версия рассматривалась на разбирательстве. Почему я сам не пошел в судейскую комнату? Потому что мне никто об этом не сказал, и потому что я плохо говорю по-английски. Я не говорю, что это вина Комолли. Совсем нет. Именно он в точности передал то, что я сказал рефери, и сказал, что есть нюансы в испанском языке, где есть фразы «Por qué« и «Porque«, а также о слове «negro«, которое используется в испанском иначе, нежели в английском.

Не учитывая того, каким именно образом «Por qué« превратилось в «Porque«, вокруг было около 25 камер, направленных на место происходящего, три специалиста по чтению по губам просматривали запись, и нигде не было видно, что я говорю то, в чем меня обвиняют. Никто не слышал, как я говорю это слово, кроме Эвра, утверждающего, что я повторил его пять раз примерно за 10 секунд. Позже в интервью для французского канала «Canal Plus» пять раз обратились уже в десять.

Эвра не очень хорошо говорит по-испански. Он начал спор по-испански, но это был очень простой испанский – как если бы я сказал по-английски: «Зачем ты бить меня?» Я с трудом понимал, что он мне говорит. Помню, как он назвал меня «Sur Americano« («южноамериканец»), но в остальном я почти ничего не понял.

Если ты не говоришь по-испански, то не обвиняй меня в том, что я оскорбил тебя на этом языке, а тем более десять раз. Не понимаю, почему он не поговорил со мной в подтрибунном помещении. Если это было так оскорбительно, почему он не схватил меня и не спросил: «Что ты только что мне сказал?» И я бы ответил: «Если ты и правда думаешь, что я это сказал, то ты меня неправильно понял».

Если бы мы с Эвра поговорили после игры, мы бы пришли к тому, что я не оскорблял его по расовому признаку.

Можете спросить: почему же я сам не стал инициатором этого разговора? Ответ очевиден: я понятия не имел, что я сказал что-то плохое, а тем более расистское. Я не думал, что то, что я сказал ему, выходило за рамки обычного спора на футбольном поле.

Невозможно представить, чтобы я сказал ему то, в чем меня обвиняют, учитывая то, какие у меня были партнеры в «Ливерпуле» и того, против кого я играл в Голландии – в стране с наибольшим количеством игроков из Кюрасао и Суринама. Меня никогда не подозревали ни в чем подобном. Я приехал в Англию, и Эвра со своими тремя словами на испанском обвинил меня в расизме. Я использовал испанское слово «черный», которое для меня не несет никакой расистской подоплеки, вот и все. Я был опустошен, когда это преподнесли как расизм. Не было никаких дополнительных оскорблений – «черный тот» или «черный этот». Если бы они были, я бы заслуживал то, что получил, и даже больше. Но я использовал слово «черный», и получил за это дисквалификацию на 8 матчей, и - что хуже того - меня заклеймили расистом.

***

Через несколько дней, когда я начал понимать, насколько серьезна ситуация, я решил, что я больше не скажу ни слова. Я мог бы сказать очень многое. Может быть, мне даже стоило бы сказать очень многое. Но руководство клуба сказало мне сидеть тихо, и я сам понимал, что лучше ничего не говорить, чем говорить что-то в порыве злости.

Я прожил в Англии не так уж долго и все еще довольно плохо говорил по-английски. В то время языковой барьер был для меня гораздо большей проблемой, чем сейчас. Можно сказать: «Твоя вина, что ты не учил английский». Когда я переехал в Голландию, мне нужно было решить, какой язык мне учить – английский или голландский. Из уважения к местным болельщикам я стал учить голландский.

Возможно, мне стоило в большей степени опереться на свое плохое знание английского, используя это в качестве оправдания или защиты, или даже вообще все отрицать. Возможно, кто-то должен был сказать мен: «Луис, у нас были камеры, расставленные со всех сторон, и ни на одной из записей нет момента, где ты говоришь слово «negro«; просто отрицай это». Но я был честен. Некоторые не хотели понимать, что я сказал «negro« по-испански во время спора на испанском языке, и я просто не мог понять, как это относится к расизму, и совершенно не намеревался сделать свою фразу расистской. Но вместо этого я рассказал всем о том, что именно я сказал, потому что не понимал, в какую проблему все это превратится.

С одной стороны я не переживаю, потому что моя совесть чиста. Но мне обидно, что люди говорят: «Луис Суарес? Хороший игрок, иногда сумасшедший… и расист». Или хуже того: «Луис Суарес – расист». Ничего больше, просто «расист». Это ужасное чувство – осознавать, что люди могут определять меня таким словом. Эти слова очень неприятны и мне больно от подобных обвинений. Ужасно, что я ассоциируюсь с чем-то подобным, и это в крайней мере искажает представление обо мне. Думаю, поэтому я так отреагировал в матче с «Фулхэмом», когда показал палец в ответ на ругань болельщиков, за что получил еще очередную дисквалификацию. Все, что я услышал, было тем самым словом.

Все это время я пытался избегать этой проблемы. Обычно я не смотрю английское ТВ, но когда я переключался на испанские каналы, на них говорилось что-то о том, что Луиса Суареса обвиняют в расизме. Моя жена заходила в Интернет и звонила мне: «Смотри, что о тебе тут пишут». Когда мои дети подрастут, они сделают то же самое. Забейте «Луис Суарес» в поисковик, и там появится слово «расист». Это клеймо со мной на всю жизнь. И я не считаю, что я его заслуживаю.

Прошло некоторое время, прежде чем я понял, насколько все серьезно. После матча я обо всем рассказал Комолли, пошел домой и практически об этом не думал. «И что? Я сказал испанское слово «negro« в споре на испанском, а он устроил шумиху из ничего». Я объяснил все со своей стороны, а на следующий день, когда пошел на тренировку, думал, что все забудется. Даже когда я включил дома телевизор и переключился на испанский канал, на котором освещался инцидент, я и представить не мог, насколько далеко все зайдет.

Всю следующую неделю мне было тяжело даже просто приезжать на тренировки. Мои партнеры были великолепны, как и тренеры. Глен Джонсон, знавший, как это слово может использовать в испанском языке, называл меня «negro« на тренировках еще несколько дней. «Давай отжиматься, negro«, - говорил мне он. Я и раньше на тренировках использовал это слово в разговорах с ним и в раздевалке, но теперь я боялся его употреблять в любом контексте.

Если бы мне пришлось пережить это снова, я бы все равно начал спор, но я был бы осторожнее в выборе слов. Мне пришлось учиться на горьком опыте. Возможно, мне следовало бы с самого начала спросить: «Окей, на каком языке мы спорим?» Очевидно, я бы никогда не употребил слово «negro«, если бы мы спорили по-английски.

После этого случая ни один защитник, игравший в противоположной команде, белый или черный, не использовал произошедшее против меня. Не было никаких провокаций на этой почве. Черные футболисты до сих пор подходят ко мне поменяться футболками в конце матча. Меня это действительно радовало, но я не хотел, чтобы меня считали парнем, который из кожи вон лезет, чтобы всем доказать, что он не расист. Иногда я был в заведомо проигрышных ситуациях. Если я менялся футболками с темнокожим игроком, то я был расистом, пытающимся скрыть свои убеждения; а если отказывался меняться, то потому, что я расист.

Подобная ситуация произошла, когда Дани Алвес отреагировал на брошенный в него с трибуны банан тем, что раскрыл и съел его, и игроки по всему миру поддержали его кампанией #somostodos-macacos (#всемыобезьяны). Я хотел поддержать эту кампанию с Филиппе Коутиньо, мы сделали совместную фотографию, но я знал, что некоторые люди не позволят мне выступить против расизма, посчитав, что каким-то образом моя антирасистская позиция доказывает то, что я расист.

Иногда, когда меня просят сфотографироваться с темнокожим болельщиком, я все еще понимаю, что некоторые скажут: «Смотрите, он остановился ради этого фаната, потому что он черный». Но нет, я останавливаюсь ради любого, кто меня попросит, если у меня есть возможность. Кажется, будто все, что я буду делать, отныне не будет восприниматься как нормальное. Наверное, это хуже всего, проблема появилась там, где ее даже никогда не было.

Тогда я мог рассказать о множестве конкретных примеров, когда я делал что-то, что никогда бы не сделал расист, или о друзьях, которых расист никогда бы не завел, но я решил этого не делать. На заседании я хотел показать видео, опубликованное на моем сайте, где я играю в футбол с маленьким южноафриканским мальчиком, исполнив его мечту погонять мяч с футболистом, участвовавшим в чемпионате мира. Но где граница между попытками показать всем, что ты не такой, и тем, чтобы протестовать настолько усердно, что люди подумают, что тебе есть что скрывать?

Когда в клуб пришло официальное письмо из Футбольной ассоциации Англии, думаю, мы не знали, как лучше всего решить проблему. Контроль над делом взяли на себя юристы. Они говорили мне на слушании: «Не волнуйся, ты хорошо ответил на вопросы, и то, что здесь говорят, идут тебе на пользу». Они говорили, что если и будет дисквалификация, то всего на 2-3 матча, будто бы их количество как-то влияло на степень моего позора. Сейчас, когда я вспоминаю ту ситуацию с холодной головой, я не думаю, что мы правильно подошли к проблеме. Мы не смогли сделать упор на то, как это слово используется в испанском языке, и что оно не имеет ничего общего с тем, как произносится и используется слово «negro« в испанском языке; за этот факт никто на разбирательстве так и не зацепился. Все, что узнали люди: «Суарес сказал negro«. И сколько бы это слово ни появлялось в газетах, никто не переводил его – каждый раз просто было написано «Суарес сказал negro», даже без курсива. На английский обычно не переводили только одно слово – «черный».

Люди спрашивают, почему, когда я узнал о всей серьезности ситуации, не выступил с заявлением. Потому что я был в ярости от того, что мне приписывалось, и был слишком горд, чтобы попытаться публично объясниться. Мне казалось, что меня окружили и загнали в угол. Клуб предлагал мне написать открытое письмо, но я не захотел. Возможно, это была ошибка, а возможно и нет. Не думаю, что люди были готовы меня услышать, что бы я ни сказал. Мне казалось, что я влип.

Дни слушаний были ужасными. Каждое утро я вставал в 6:30, чтобы к 7:30 прибыть в отель, в котором они проводились. За мной приезжало такси, каждое утро я уезжал один и возвращался в 8-9 часов вечера, проведя целый день в одной из переговорных комнат отеля в ожидании, когда меня вызовут. И в конце концов, посреди всего заседания меня попросили дать показания всего лишь один раз за четыре дня: в костюме с двумя адвокатами в одной из четырех комнат, используемых для заседаний. Коллегия арбитров была в одном помещении, адвокаты Эвра – в другом. Мы были в третьем, а зачем нужно было четвертое, я так и не понял. Так прошло пять дней.

Время от времени приносили бутерброды. Я разговаривал со своей женой по телефону, и она спрашивала:

- Чем занимаешься?

- Ничем, просто сижу.

Я не знал, что я должен был здесь делать. Зачем я был им нужен, запертый в этом зале?

Адвокаты объяснили мне, что нет никаких доказательств моей вины в чем бы то ни было, но меня обвиняют в том, что я изменил свои показания, что сейчас я утверждал, что сказал одно, но до этого я передал через Комолли судье, что сказал совсем другое. В общем, поэтому они решили, что мои показания ненадежны. На заседании была переводчик, которая переводила все так, как я говорил, но они больше полагались не на мои показания, а на Дамьена и Кенни, которые пересказывали мои слова. Мне приводили показания других игроков и свидетелей, и я должен был подтвердить их, но все это требовало перевода, а все мы знаем, насколько огромным получился итоговый отчет. Он до сих пор у меня где-то лежит, но я так его и не прочел. У меня он есть на испанском, и он растянут где-то на 115 страниц. Если я сейчас начну его читать, то только расстроюсь.

Меня дисквалифицировали на восемь матчей, и - хуже того - заклеймили расистом на всю жизнь.

Можете называть меня «болтуном», «каннибалом», «ныряльщиком». На все есть доказательства. Но называть меня расистом – нет, это очень больно. Это серьезное обвинение. Мне больно от того, как оно влияет на меня, больно от того, что это принесло страдания и моей жене на заседании, когда у нее на глазах меня называли тем, кем я не являюсь, и она это знает, и мне больно от того, что в будущем, когда мои дети вырастут, это клеймо останется. От этого пятна на моем имени меня уже никто никогда не избавит.

Когда было объявлено о дисквалификации, я написал открытое письмо болельщикам, но я никогда не просил прощения у Эвра, потому что не считаю, что сделал ему что-то плохое. Я пострадал от этого дела больше, чем кто-либо еще. Я не расист и я никогда не говорил ему чего-либо дискриминационного. Я не извинился, потому что мне не за что просить прощения. Со мной поступили несправедливо. Я хотел подать апелляцию по поводу дисквалификации, но руководство клуба посчитало, что нужно просто двигаться дальше.

Если и был шанс на примирение, то случай, произошедший перед матчем против «Манчестер Юнайтед» в феврале 2012-го, поставил на нем крест.

Я был твердо намерен пожать Эвра руку перед матчем. Я поговорил с женой перед игрой, и сказал, что собираюсь это сделать.

Кенни позвонил мне за день до игры.

- Луис, ты подашь ему руку?

- Да, да. Никаких проблем.

 Когда я шел вдоль линии игроков, Эвра пожал руку каждому, но опустил ее передо мной. Передо мной он пожал руку Джордану Хендерсону, но когда к нему подошел я, он убрал ее. Каждый может увидеть фотографии при желании. Моя рука была протянута к его, но когда он опустил свою руку, я подумал: «Ладно, он не хочет здороваться», и я пошел дальше.

Я был твердо намерен пожать ему руку.

Пепе Рейна шел за мной, и позже сказал мне: «Я видел, что он сделал – опустил руку, чтобы ты не мог ее пожать».

Когда я прошел вперед, он начал свое шоу с хватанием моей руки, протестуя, что я не пожал ему его руку. Он взглянул в сторону сэра Алекса Фергюсона, чтобы убедиться, что папа за всем наблюдает. Это была ловушка, и я в нее угодил.

Глен сказал мне: «Он всю ночь перед игрой думал, что сделать с этим рукопожатием. Он все спланировал».

Из-за того, какое клеймо осталось на мне, я, возможно, допустил ошибку уже тем, что попытался подать ему руку.

Жена смотрела матч с трибуны, и прежде, чем я смог с ней поговорить, написала мне сообщение: «Он не подал тебе руку. Он опустил ее, когда ты стал к нему подходить».

Тогда он схватил меня за запястье, чтобы все увидели, будто он хочет пожать мне руку, а я нет. Заголовки гласили: «Нераскаявшийся Суарес отказывается жать руку».

Слово «нераскаявшийся» часто используют в моем отношении, когда речь заходит об этой ситуации с Эвра. Я считаю, что он совершенно не к месту. Нельзя верить в собственную невиновность и в то же время в чем-то раскаиваться.

Подвел ли я Кенни? Нет, потому что я сказал ему, что подам руку Эвра, и так и сделал. Кенни был слишком озабочен игрой, чтобы беспокоиться еще и о том, пожмем ли мы друг другу руки. Все это время он защищал меня. Он сказал мне: «Каждый раз, когда я прихожу на пресс-конференцию, мне приходится отбиваться от вопросов о Луисе: Луис то; Луис это». Дошло до того, что ему пришлось заявить: «Мы здесь собрались, чтобы поговорить о футболе или о Луисе?» Ему пришлось непросто. Но он знает, как я благодарен ему за все, что он для меня сделал.

Мои партнеры по команде тоже были великолепны, и Кенни поддержал их идею надеть футболки в мою поддержку. Глен Джонсон во всем меня поддерживал. Он поддерживал меня даже несмотря на то, что я был в клубе совсем недолго, и это никак не повлияло на вердикт, но это очень многое для меня значило. Стивен Джеррард тоже был великолепен. Он подошел ко мне после моей первой игры против «Манчестер Юнайтед» после дисквалификации, когда меня все оскорбляли, и сказал мне: «Сегодня ты докажешь, что ты один из лучших футболистов в мире».

Люди спрашивают меня, могу ли я хотя бы попытаться взглянуть на ситуацию со стороны Эвра – если он думал, что я его оскорбил, разве его реакция не закономерна? Но почему он тогда со всеми этими обвинениями не подошел ко мне? Почему не предъявили их на футбольном поле или позднее? Подойди ко мне после матча с испаноговорящим партнером, и он расскажет тебе, что я имел в виду, и что он об этом думает, или мы могли бы встретиться позже. Почему он со мной не встретился? Глава PFA предложил нам с Эвра встретиться через несколько дней после инцидента, и я сказал Комолли, что если мне придется на ней объяснить ситуацию, то хорошо, я приду. Я не знаю, почему встреча не произошла. Точно не потому, что я от нее отказался. Возможно, потому, что началось расследование, и вряд ли можно было собрать нас вместе с PFA в тот момент, когда Эвра обвинял меня в расизме на заседании FA.

По итогам заседания на мне навсегда закрепилось клеймо. Эвра вышел с заседания невинной жертвой, а я – с вечным позорным пятном на своей репутации, заклейменный расистом.

Я всегда буду благодарен «Ливерпулю» за то, как он меня защищал. Люди тогда говорили: «Они защищают его, потому что он хороший игрок, и потому что не могут позволить себе вести себя по-другому». Нет. Они защищали, потому что знали меня. Знали, что я за человек. Знали, каков я в раздевалке. Знали, каков я с семьей. Знали, каков я за пределами футбольного поля.

Они знают меня. Знают, что я не расист.

Новости. Футбол